Щенята родились ночью, а утром счастливая мать разлеглась на верхней палубе, позволяя всем вдоволь ими налюбоваться.

Их было ровно семь — маленьких серых комочков. Они жадно сосали набухшие материнские соски, упираясь в живот матери игрушечными коготочками.

Глаза Найды светились теплым материнством. Все матери смотрят на своих детенышей одинаково: с гордостью и любовью.

Малыши, наевшись, заснули, тесно прижавшись друг к другу и к теплому маминому боку.

Весеннее солнце высоко стояло над горизонтом. Моряки обступили Найду, улыбки бродили по их лицам.

— Так, ну-ка, — к Найде протиснулся боцман, — ишь ты, спят. Топить надо.

— Зачем?

— А чего ж их, разводить, что ли? — с этими словами боцман, наклонившись, сгреб всех малышей одной пятерней — Вот та-ак…

Найда вскочила, заметалась, забегала, засуетилась. Она виновато совалась к каждому, заглядывала в руки, скулила. Моряки отворачивались. Найда искала, искала и вдруг остановилась как вкопанная — она поняла. Шерсть на ней вздыбилась, широко открывшиеся глаза остановились, потухли; пасть открылась, из нее медленно выполз язык — она захрипела.

Саша Белов — маленький тщедушный матросик — не выдержал:

— Товарищ мичман! Разрешите достать! Они еще плавают! Я быстро, товарищ мичман, я сейчас, я сейчас, я быстро… я уже… я уже…

Он рванул голландку вместе с тельняшкой и бросился за борт. Достал он двоих. Они уже не дышали. Найда бросилась к ним, лизала, толкала… потом замерла. Крупная дрожь шла по всему ее телу; розовая пена переполняла пасть и капала, капала на теплую, нагретую весенним солнцем палубу. Саша медленно подбирался к боцману.

— Вы не человек! Вы — никто! Никто!

Его схватили за руки.

— Не-на-ви-жу!!! — забился он в руках. — Ненавижу всех! Всех — ненавижу! Всю жизнь! Ненавижу.

Вечером на ют никто не пошел.

Там все еще стояла Найда.

Утром она умерла.

Она лежала головой к морю на покрытой росой верхней палубе, рядом с тем местом, где она родила своих детей.